«В НКО-секторе я нашла людей, с которыми мы одной крови». Анна Скворцова, ЦРНО

Новости НКО Якутии / Содействие развитию НКО

Интервью с директором по внешним связям Центра развития некоммерческих организаций (ЦРНО) – часть проекта Агентства социальной информации и Благотворительного фонда Владимира Потанина. «НКО-профи» — это цикл бесед с профессионалами некоммерческой сферы об их карьере в гражданском секторе. Материал кроссмедийный, выходит в партнерстве с порталом «Вакансии для хороших людей».

Из Братиславы в Петербург

В интернете о вас очень мало информации. Мне удалось найти только то, что образование журналистское.

Вот поэтому и меня удивило, чем же я вам интересна? Почему вы решили, что я подходящая кандидатура для НКО-Профи?

Очень даже подходящая: столько лет в секторе, долго командовали одним из самых больших ресурсных центров в России… Вы выросли в Братиславе. Расскажите, сначала, про это.

Ну, а что тут рассказывать. Моя мама была русская, отец словак, они познакомились во время учебы в Москве, уехали в Чехословакию. Я там выросла, и приехала поступать в Ленинградский госуниверситет на факультет журналистики. Там познакомилась с мужем, он на философском учился, ну и мы решили остаться здесь.

А почему вы сюда приехали учиться?

Одна причина — у меня тут родственники, довольно близко все было. И, во-вторых, у меня дома была не очень благополучная обстановка, родители развелись, с мамой у нас были отношения нехорошие, и мне просто хотелось уехать из дома. В то время можно было учиться заграницей только в соцстранах.

Значит, все правильно сложилось.

Да, все сложилось. Мне очень нравилось учиться, тогда были совершенно замечательные лекции, мы ходили еще и на филфак, и на философский факультет, очень было классно, я не жалею, что приехала сюда.

«Это было замечательное время»

После того, как закончили учиться, вы работали журналистом?

Я начала работать в 83 году, после окончания учебы, в Братиславе, в еженедельнике «Новое слово».

Когда мы окончили университет, у нас было два чемодана, в одном мои вещи, а во втором – дочки… У нас с мужем дочка родилась, когда я была на 4 курсе, а он в аспирантуре на философском. Нам дали комнату в Петергофе. Мы там жили 2 года, пока я не окончила университет. Причем я не брала академический отпуск, и окончила с красным дипломом.

Я сейчас не понимаю, как это можно было: учиться на дневном с маленьким ребенком. Сцеживаешь молоко, из Петергофа часа полтора езды, потом бежишь обратно…

После окончания университета полтора года я жила в Братиславе, у мамы. Работала в «Новом слове» — 4 года я была у них на практике, и потом они меня взяли на работу. Это было замечательное время, прекрасный был коллектив, я с огромным удовольствием вспоминаю.

А потом?

Потом муж оформил мне приглашение на постоянное жительство в Россию. Мы жили сначала в Ленинградской области, потому что он там устроился работать на заводе, открыл там социологическую лабораторию, и нам дали жилье. Три года, пока мы там жили, я работала в районной газете.

Газеты тогда были органами компартии. Когда я пришла туда устраиваться, главный редактор, замечательный Владимир Леонидович Салов, сказал: «Вы знаете, в принципе, мы органы партии, и вроде бы иностранцев мы не должны брать на работу, но я не помню, чтобы это было где-то написано».

Года через полтора меня там сделали заведующей отделом писем, потому что мне очень нравилось на основании писем делать какие-то материалы. И это тоже было совершенно замечательное время. Тогда газеты еще вручную набирались, на машинках тексты, которые от руки писали журналисты, печатали секретари. Я, правда, на машинке сама печатала.

Мы очень хотели, конечно, вернуться в Ленинград, искали возможность обмена. В итоге поменяли квартиру на комнату в коммуналке, и переехали в конце 80-х.

Здесь я работала в «Лениздате». Это был такой большой коворкинг для журналистов тогда, там выходило большинство ленинградских газет. Я пришла устраиваться выпускающим редактором. Шеф сказал: «Ну ладно, месяц тебе испытательный срок, потому что женщину на такую работу мы никогда не брали».

Я проработала там год, причем это было как раз время, когда газеты переходили на компьютерную верстку. Я помогала готовить газеты в печать. Это была, в принципе, очень интересная работа, но я все-таки хотела какого-то самостоятельного действия, мне не хватало этого. И сложным было то, что это посменная работа. И пока ты не выпустишь газету, ты остаешься на работе. У меня было 4 газеты, а дочка была еще маленькая, ей было тогда 8 лет, еще начальная школа.

И через год я все-таки ушла. Устроилась лаборантом на факультет социологии, чтобы поступить в аспирантуру. Год я готовилась и потом поступила в аспирантуру.

«Я разочаровалась в силе слова»

Почему вы решили уйти из журналистики?

В начале 1990-х стали закрывать передачи типа «Взгляд», «Красный Квадрат», «600 секунд» и другие, началась разруха и хаос. Я себе сказала, что надо учиться. Я не понимала, что происходит, и решила учиться. Также я разочаровалась в силе слова, и поняла, что одних слов мало, нужны активные действия.

Возможность действовать нашлась в благотворительности?

Я бы сказала, что я пришла не в благотворительность, а в НКО сектор. Вы, наверное, употребляете этот термин в широком смысле. Но когда я познакомилась, в начале 1990-х с НКО, это была работа специалистов в разных направлениях социальной сферы. А благотворительность в основном была тогда гуманитарной помощью, очень важной, конечно же, – спасала от голода, болезней, социального исключения.

Я начала работать в социально-психологической службе одного из районов СПб, социальным педагогом, даже несколько лет возглавляла Центр помощи семье. Пришла туда, окончив аспирантуру на факультете социологии. В академической среде мне было интересно учиться, но работать не собиралась там, не хватало драйва и сцепления с реальностью.

Я познакомилась с командой СПС, и мне понравилось то, что мы, с одной стороны, выстраивали систему демократических отношений в семье, школе, обществе, а, с другой — учились новым практическим знаниям – консультированию, основам психологии и правозащиты, демократическим принципам в жизни и в работе. Но Службу в конце 90-х закрыли, и я в то время уже начала сотрудничать с финскими НКО.

В НКО секторе я нашла тех людей, с которыми мы одной группы крови, с которыми мне интересно что-то менять и развиваться.

Что дает международный обмен

Расскажите про сотрудничество с финнами.

В 1999 году я начала создавать свою НКО — Информационно-аналитический центр НКО медико-социальной сферы. Он успешно проработал до 2012 года. Основная программа ИАЦ была «Сеть НКО Финляндии и России», по 9 направлениям работы – бездомность, защита детей и работа с семьями, пожилые, зависимости, помощь людям с диабетом, онкозаболеваниями и др.

Это была платформа, где российские (в основном Северо-запад России) и финские НКО могли познакомиться друг с другом и вместе разрабатывать партнерские проекты. Офисы были в Хельсинки, Питере и Петрозаводске.

Гуманитарной помощью и благотворительностью мы не занимались. Вели большую информационную работу, с 2000 по 2008 год издавали ежемесячный «Информационный бюллетень» с новостями НКО и разной интересной информацией о секторе у нас и в Финляндии.

Этот обмен опытом приводил ведь к каким-то очевидным практическим результатам?

Конечно. Масштаб был довольно большой: в этой сети у нас было примерно 40 НКО с российской стороны, и примерно столько же с финской.

Я, например, очень горжусь, что благодаря этому сотрудничеству у «Ночлежки» появилась программа «Дом на полдороге». В начале 2000-х, Максим Егоров, тогдашний директор «Ночлежки», поехал в финскую НКО, которая называлась «Дом на полдороги», и потом в Петербурге появилась эта программа.

Еще пример: наша питерская ГАООРДИ, которая сотрудничала и до сих пор еще сотрудничает с финской родительской ассоциацией — тоже родители детей инвалидов. И у них был проект взаимодействия между ГАООРДИ, Институтом раннего вмешательства тоже питерским и роддомами Петербурга, в которых рождались тогда, ну и сейчас рождаются, дети с синдромом Дауна.

И тогда, вы знаете прекрасно, если рождался ребенок с нарушением развития, то родителям советовали от него избавиться, оставить этого ребенка, сдать его в детский дом. Это была, конечно, совершенно больная ситуация. И мы выстроили треугольник: когда родился ребенок с синдромом Дауна, приглашали сотрудника ассоциации ГАООРДИ и специалиста Института раннего вмешательства: психолога, социального работника. Большинство таких детей рождалось неожиданно, родители были шокированы такой ситуацией, и им помогали преодолеть этот кризис, чтобы ребенок остался в семье.

Мы делали потом оценку, анализ, какая была эффективность этого проекта.

«Миссия ресурсного центра по-прежнему актуальна»

А как вы попали в ЦРНО?

В 2008 году мне Роза Хацкелевич (первый исполнительный директор ЦРНО – прим. АСИ) предложила прийти исполнительным директором в ЦРНО, и я согласилась только при условии, что найду себе замену в ИАЦ. А в 2009 году программа «Сеть НКО Финляндии и России» закрылась (хотя отношения между российскими и финскими НКО до сих пор продолжаются, мы про это даже издали книгу в 2018 году – типа 10 лет спустя). Я пришла в ЦРНО в 2009 году и 10 лет оставалась в этой должности, а в начале 2019 года я стала директором по внешним связям, и занимаюсь международным сотрудничеством.

В чем специфика работы в ресурсном центре?

Мы знаем, что ресурсные центры появились в первой половине 1990-х, когда в России бурно развивался третий сектор и благотворительность. Много было международных программ, зарубежные социальные и гражданские технологии привозили в Россию, адаптировали и развивали.

Довольно быстро были выделены такие направления, как программы обменов (студенты, преподаватели, сотрудники НКО и др.), и поддержка развития НКО. В это время принимались первые законы для НКО и благотворительной деятельности, а ресурсные центры учились сами и учили других – как делать раздаточные материалы, как проводить тренинги и семинары, как создавать НКО и как ею управлять, как разрабатывать проекты и как искать для них средства, как привлекать волонтеров и как их сохранять.

Прошло 25-30 лет, а эти задачи – по-своему – до сих пор актуальны. Гражданское общество изменилось, помимо НКО есть большое количество инициативных групп, сообществ, пространств. Одним нужны ресурсные центры больше, другим меньше или даже вовсе не нужны.

Но пока сектор будет меняться, пока будут появляться новые игроки, новые темы и тренды, ресурсные центры будут их анализировать и рассказывать о них. Сегодня без ресурсных центров невозможно представить НКО сектор, они оказали и будут оказывать большое влияние на его развитие в России. Но меняются форматы работы, появляются новые направления, специализация.

Что сейчас самое важное в работе ЦРНО?

Миссия ЦРНО – развитие гражданской ответственности через содействие благотворительности, поддержку гражданских инициатив и организаций – была сформулирована еще 26 лет назад и остается по-прежнему актуальной.

Несколько отличий РЦ от других НКО. Во-первых, твоя целевая группа – организации и инициативные группы, а не конкретные граждане, клиенты. Второе: ты должен постоянно подтверждать свою компетентность и знание сектора, оказывая нужные НКО и инициативным группам услуги. Искать свое лицо, свою фишку. И мы в ЦРНО еще выделили такой принцип: мы учим только тому, что проверили на себе.

Какие результаты работы для вас самые важные?

Самое главное – что у нас есть команда, которая так много может и делает. Затем, что у нас есть холдинг – ЦРНО, фонд «Добрый город Петербург» и сейчас еще и Фонд целевого капитала «Социальные инвестиции», а также наше социальное предприятие, коммерческий Центр негосударственных организаций.

Проверено жизнью: такая констелляция помогает продолжать осуществлять миссию, устойчиво работать, и, что немаловажно, развивать новые вещи.

Как собиралась команда? Что здесь определяющее?

Я пришла в ЦРНО в 2009 году как первый внешний исполнительный директор. Команду собирали до меня, но с развитием различных программ она менялась и обновлялась. Что определяющее? Цели и задачи, которые ставим в работе. Под них набираются команды.

Если провести аналогию с театром, есть репертуарный театр и антреприза.

Мы, наверное, сочетаем оба варианта, потому что есть костяк, но под конкретные программы набираются люди, которым с нами интересно что-то конкретное сделать.

Что характеризует так называемого ЦРНОшника – это гибкость, ум, преданность делу, стремление постоянно учиться чему-то новому и применять это в своей работе, интерес к происходящему вокруг, умение увидеть важное, внимание к людям – как к тем, с которыми мы работаем, так и тем, кто с нами в команде.

Работа в пандемию

Что дал опыт работы в пандемию? Были какие-то неожиданные открытия?

Опыт нового качества или уровня взаимодействия в команде – когда в ситуации огромной всеобщей неопределенности и новых рисков. Мы с одной стороны старались добиться реальной картины, что было нелегко, и с другой стороны, — принимать взвешенные и оптимальные решения для всей команды.

Некоторые люди в команде себя проявили по-новому. Выявились новые способности, иногда неожиданные.

У нас был очень важный опыт, когда в конце марта уже было понятно, что все это все-таки серьезно и придется менять формат работы, и никто не знал, как это сделать. И вы знаете, мы тогда сделали очень важную вещь при переводе на удаленку, мы начали проводить двухчасовые информационные собрания по понедельникам.

Первый час этих собраний — это такой эмоциональный обмен, когда люди просто рассказывают, как они себя чувствуют. Это чрезвычайно важно. А второй час уже — обмен новостями, тем, что какие задачи мы решаем, какая помощь нужна, ну, то есть, традиционные такие планерки.

В этих эмоциональных обменах совершенно замечательно, когда мы можем рассказать друг другу какие-то вещи из детства или поделиться тем, что нам нравится. У нас такой возможности в оффлайне не было.

Получилось установить очень хороший контакт друг с другом и одновременно это профилактика. Потому что самая сложная ситуация — у тех сотрудников, которые живут одни. Некоторые одни в коммуналках даже — у нас до сих пор есть коммуналки в Питере. Людям пришлось работать изолированно, родственники далеко. И мы обращаем внимание на конкретную ситуацию каждого человека, и мне кажется, что это очень важно, очень правильно.

Ну и, конечно, люди проявили себя тоже по-новому. В кризисных ситуациях помогали решать какие-то вопросы, очень быстро выходили навстречу.

У меня самой это был очень насыщенный и продуктивный период – написания аналитических материалов, статей, я занималась партнерскими проектами, впервые удалось сделать классную международную онлайн стажировку.

Об агентах

Как изменилась жизнь ваша и организации после присвоения статуса «иностранного агента»?

Хорошо сказали – «присвоения» статуса ИА. Как шутят некоторые, это своеобразный знак качества. Однажды к нам пришли два товарища, и с порога заявили: «Вы в реестре иностранных агентов, значит, вы работаете хорошо. Мы хотим…»

С его начать? Начну с самого естественного.

Прежде всего, это неприятно и противно, потому что искажает суть того, что мы делаем. Ставит с ног на голову. Это тупиковая оптика, потому что она делит всех на своих и чужих, а это первый шаг к одобрению дискриминации, внутреннего с ней согласия. Нельзя к этому привыкать.

Нам, кто всегда работал и работает в рамках закона, было трудно понять, что это не правовое поле.

Трудно было лично для меня то, что я специализируюсь на международном сотрудничестве, и оно стало зоной высокого риска. А это совершенно неправильно, у гражданского общества нет границ. И мы развиваемся тогда, когда встречаемся, узнаем друг друга поближе, обмениваемся лучшими и худшими практиками.

К нам должны приезжать, чтобы знакомиться с реальной жизнью реальных людей, учиться у нас и делиться с нами своим опытом. И мы должны ездить к другим, смотреть, как наши зарубежные коллеги решают аналогичные проблемы в другом контексте и в другой ситуации – законодательной, общественной.

Если посмотреть с точки зрения конкретного человека, его проблема везде одинакова – того, у кого нет крыши над головой, или у кого растет ребенок с нарушениями, или кто борется с тяжелой болезнью, и так далее.

Отличается система, в рамках которой человек получает – или не получает – помощь. Отличается подготовка специалиста.

Я помню, что во время моего первого посещения хельсинкского Дома матери и ребенка в 90-е (кризисного центра для женщин в трудной жизненной ситуации с маленькими детьми) я впервые увидела психолога, который готовил на всех (сотрудников и клиентов) обед. Директор одного из приютов, который был в группе, ходил везде с блокнотиком и все подробно записывал.

Когда вернулся, первое, что изменил – начали стучаться к женщинам-клиенткам, когда входили в их комнату. До этого просто даже не думали о том, что это их личное пространство.

Первый маленький международный проект, который я помогла реализовать, когда пришла в ЦРНО, была стажировка бухгалтеров и финансовых менеджеров нашей организации и еще 5 НКО в Финляндию и Швецию – посмотреть, как у них происходит управление финансами и работа с документами.

После возвращения они написали брошюру, в которой сравнили нашу и их системы. Главный бухгалтер после сказала, что благодаря этому проекту она намного лучше поняла, что мы делаем. Так что международное сотрудничество нужно, прежде всего, нам самим, а также для того, чтобы наша страна была включена в международный обмен гражданскими практиками, в международные сети.

Чтобы была другая картинка России, не только то, что идет по медиа каналам, картинка России, в которой так много умных и активных людей, которые не ждут, пока кто-то придет и сделает, а делают сами.

И эта потребность в опыте других сегодня искусственно глушится, НКО стали опасаться зарубежных контактов и проектов. Абсурд. Да, страна у нас большая и много прекрасных практик, но нельзя же вариться в собственном соку.

У вас осталось международное сотрудничество сейчас?

Да. И я очень ценю, что мы продолжаем заниматься международным сотрудничеством в ЦРНО, что у нас есть каждый год как минимум 1-2 проекта с коллегами из других стран.

Но много сил уходит на то, чтобы придумывать проекты так, чтобы не подставлять участников, чтобы это было для них безопасно, чтобы их «не заражать» деньгами иностранных агентов, и продолжать делать что-то значимое.

Вследствие включения нас в реестр ИА сильно ограничилось наше официальное сотрудничество со структурами власти – а ведь мы играли во многом роль посредника, мостика между НКО сектором Санкт-Петербурга и администрацией.

Мы умеем собирать повестку НКО, выделять главные вопросы, насущные задачи и перспективные тенденции, обсуждать ее вместе со всеми и разрабатывать предложения для улучшения ситуации. Мы так и делали, привлекая коллег по сектору. Но на несколько лет такое сотрудничество было приостановлено, вы знаете, что был даже негласный запрет сотрудничать с ИА.

К счастью, на индивидуальном уровне наши отношения остались прекрасными. И в последние годы нас стали снова приглашать в городские, региональные и федеральные структуры.

Разум побеждает, хотя бы иногда стучится в дверь, и она приоткрывается, на время.

Что значит «работать в НКО»

Удается ли сейчас реализовывать все, что хотелось бы? Чего не хватает?

Кто-то сказал, что мы получаем не то, что хотим, а то, что нам нужно. Так что с этой точки зрения, наверное, все, что делаю — это то, что мне нужно.

А не хватает воздуха, свободы, открытости. Прочитала в прошлом году в отчете CIVICUS, что только 4% людей в мире живут в условиях демократических или близких к ним. Так что еще много у нас работы :).

К чему надо быть готовым человеку, решившему здесь работать?

Что это всегда что-то другое, чем казалось в начале. И остается тот, кто находит здесь что-то важное для себя, кто не просто приходит «помогать другим», а кто видит в этой сфере интересные задачи, для кого важно отстаивать демократические ценности, и кто умеет слушать и прислушиваться к другим.

И конечно кто никогда не хочет скучать, не боится внезапных вызовов, и несмотря на ненормированный рабочий день, не забывает и о себе.

И не сдаваться, когда не получается.

Как вы видите будущее ваше и организации в перспективе 10 лет?

Как некоммерческий концерн, очень разносторонний, с совершенно различными направлениями, форматами работы, даже командами. Объединенный миссией и ценностями, стилем работы, приверженностью демократическим принципам управления и имеющий честные и открытые коммуникации, внешние и внутренние.

«Не стараться быть оловянным солдатиком»

Скажите, у вас такой богатый бэкграунд: журналистика и социально-педагогическая работа. Это все востребовано в нынешний момент?

Вы знаете, абсолютно. Сейчас я очень хорошо понимаю, что на самом деле я просто искала свое в разных сферах. Дольше всего я работаю в НКО, это уже больше 20-ти лет. И мне кажется, что я искала не направление, а тех людей, с которыми мне интересно. И в НКО я себя чувствую как рыба в воде, мне действительно очень нравится среда, люди.

Естественно, осталась любовь к слову. У меня есть друзья из Словакии, с которыми мы учились на журфаке, мы с ними общаемся. И как-то они так пошутили, нас было четверо на курсе, и двое из них работают журналистами всю жизнь, и они говорят: «Ну, мы тебе завидуем, потому что ты понимаешь, что, работая профессиональным журналистом, писать я больше не хочу и не люблю».

А я вот люблю писать тексты. Иногда это какие-то посты на фейсбуке, иногда — что-то для себя в каких-то личных коммуникациях.

Конечно, умение писать, выражать свои мысли — это помогает. А опыт консультирования вообще чрезвычайно важен, потому что это помогает внимательнее относиться к людям: не отрицать такую человеческую сторону, с одной стороны, а с другой стороны — не вмешиваться, не навязывать что-то. Видеть, что у нас есть не только рациональное, но и эмоциональное, не только работа, но и личная жизнь. Видеть это и уважать.

Например, приходишь на работу, а в углу сидит коллега, плачет. Можно не заметить и сесть в свой угол, и продолжать работать, или можно подойти и просто прикоснуться, обнять и молчать, не надо ничего говорить. Если человек захочет, он скажет, но отнестись со вниманием, потому что ты не знаешь что случилось. Это конечно нужно, важно.

Или бывают ситуации, когда приходят клиенты. Люди же разные приходят. Когда какие-то такие сложные ситуации, коллеги знают, что можно меня попросить, и я поговорю с человеком. Может быть, то, с чем он пришел, это не совсем то, чем мы занимаемся. Но найти для него какое-то решение и, может быть, перенаправить его куда-то, где ему могут помочь.

Ну и потом, важно внимательное отношение к себе.

Я помню, я была на первой конференции международной НКО-шной, в 90-е годы, это было в Финляндии. И там был стенд со статьей, которая вышла в финской газете. Там был такой крупный заголовок про выгорание, про то, что это одна из проблем в НКО, что мы должны постоянно доказывать, что имеем право на существование, что у нас такие важные социальные задачи, и люди часто себя забывают, и сгорают.

И вот это умение все-таки понимать, что ты не спасаешь, что ты не помогаешь, ты решаешь вместе с людьми конкретные проблемы, и ты должна не забывать о себе, потому другие это считывают.

Люди считывают, если ты приходишь к ним в растрепанных чувствах, надо быть в хорошей форме, это часть нашей компетенции.

А что лично вас спасает от выгорания?

Любить свою работу, но не застревать на чем-то, не бояться уходить вовремя и меняться. Делиться с другими людьми тем, что трудно, и радоваться тому, что получается, не стараться быть таким оловянным солдатиком.

Важен тыл в семье и хорошие отношения с близкими. Друзья, с которыми ты такая же, как 20 лет назад, с которыми ты идешь по жизни, и с которыми жизнь наполняется новыми смыслами. Чувство юмора. Увлечения – путешествия, фотография, кошки. Держать себя в хорошей физической форме, заботиться о своем здоровье, физическом и ментальном.

Вот вы говорите, что пишете иногда. Это только в социальных сетях или есть еще где-то публикации?

Вы знаете, соцсети — это само собой, но иногда это могут быть какие-то статьи или материалы. Например, недавно в журнале «Экология и право» вышла моя статья про цели устойчивого развития и российские НКО, тоже с удовольствием писала. В этом плане как раз онлайн, дистанционный формат работы хорош тем, что можно сосредоточиться.

Это аналитика? А художественные тексты пишутся?

Аналитика, да. Художественные – иногда. Бывают такие прозрения после отпуска, особенно когда я к себе в Братиславу езжу, потому что я считаю, что у меня две родины: Россия и Словакия. И только после того, когда ты возвращаешься, пообщавшись с друзьями, с родными, и бывает какие-то такие поэтические вещи приходят на ум.

Но это очень личное и интимное, я это не выставляю никуда, просто меня это радует, как часть какой-то реальности прекрасной, и я благодарна, не знаю, откуда они появляются, как какой-то подарок судьбы.